Сегодня ветрено, и вокруг старой бани шумит трава. Сижу на пригорке, жую бутерброд, который мама сделала, как в детстве. Я в городской жизни бутерброды не ем. Но мама эту колбасу на булку уложила, как младенца на одеяльце. И веточку петрушки сверху.
Сижу на пригорке. Жду бобров. Звонит телефон, высвечивается: "Мама".
Тут надо понимать: в деревне нет нормальной связи. Невозможно дозвониться с одного конца на другой, не говоря уже о том, чтобы связаться с человеком, сидящим на границе леса. Как? Как она это делает?!
– Ты бутерброд съела? – строго спрашивает матушка.
Мама, говорю, я взрослая женщина, я занимаюсь серьёзным делом: стерегу бобра.
– Не вздумай выкинуть петрушку, – говорит матушка.
Трава шумит. Березы облетели. Какие-то стебельки вокруг, колосья пушистые, в голове крутится одно-единственное название – лисохвост. В старой бане кто-то шуршит – то ли мышь, то ли птичка залетела.
Телефон звонит опять. "Папа".
– Я тут прочитал, что бобры относятся к сумеречным животным, – доброжелательно говорит папа.
Значит, говорю, буду до сумерек тут сидеть. И прекратите звонить, вы мне бобров распугаете!
– Мама передаёт, чтобы ты петрушку не выкидывала.
Сижу на пригорке. Жую бутерброд. Бобры иногда выходят днём по одному. А еще бывает, что какого-нибудь бобра прогонят из семьи, он уходит и скитается, одинокий и свободный, ни детей, ни привязанностей, только хрустящие камыши, сладкие корешки водяных лилий и ветер в раскосую морду. Почему бы такому бобру днём не выйти к заброшенной бане, где я сижу на пригорке? Запросто может выйти такой бобёр. Появится из кустов, мощный, мускулистый, шерсть лоснится, зад блестит. На плече бревно. Посмотрит на меня, прищурится и спросит:
– Ты петрушку съела или выкинула?
© Эйлин О'Коннор (Елена Михалкова)
